вторник, 04 октября 2022 в 13:28

Пишет рифеншталь:

     С самого начала мы понимали, что стул может быть только временным пристанищем для радио. Во-первых, в случае внезапного перевода в другое расположение мы, очевидно, не могли бы взять с собой большой деревянный стул. Нам как можно скорее нужно было придумать способ сделать радиоприемник мобильным. Кроме того, было понятно, что тайник в стуле не может долго оставаться незамеченным.  Нам очень скоро пришлось убедиться в этом, в тот день, когда во время очередного внезапного обыска японский старшина избрал именно этот стул, чтобы восседать на нем, контролируя ход операции. Это чуть не довело до сердечного приступа двоих ответственных за радио офицеров, пока они смотрели, как старшина подпрыгивал на стуле – они были уверены, что рано или поздно его внимание привлечет странный звук, который стул с полостью внутри издавал при каждом подпрыгивании, и подлинная роль стула в лагере будет раскрыта!


     Нет надобности подробно излагать все стадии эволюции нашей мысли до того момента, пока мы не пришли к решению спрятать радио в деревянных шлепанцах, и с тех пор каждый раз при внезапном обыске один из нас надевал шлепанцы и прохаживался на виду у охранников с чувством полной безопасности для приемника.


     Но главная угроза обнаружения могла происходить из пустых разговоров внутри узкого круга тех, кто был в курсе, или возможности быть застигнутыми врасплох, когда мы слушали радио по ночам и были наиболее уязвимы, ведь приемник для этого приходилось извлекать наружу. Если бы нам удалось заменить пришедшие в негодность детали или найти другие такого же размера, мы могли бы снова пользоваться приемником. У нас был талантливый молодой новозеландский офицер, в мирное время специалист в области радио, который отвечал за миниатюризацию нашего приемника и показал себя способным бестрепетно и с подлинным, если не сказать странным наслаждением, какого я не разделял, работать с ним в течение полутора лет. Он убедил меня в том, что ему нужен сущий пустяк, чтобы починить приемник или сделать новый. Но где и как могли мы, обнищавшие до крайней степени, найти этот пустяк в самых тяжелых условиях изолированной тюрьмы?


     Дональдсон, а он был в курсе этой проблемы, считал, что знает ответ на вопрос. У японского лейтенанта, в то время командовавшего лагерем, среди его личных запасов, награбленных на острове, была роскошная, новейшая радиола. Она стояла в комнате рядом с его кабинетом, куда он время от времени заходил, чтобы осмотреть свою гору сокровищ, готовых к отправке домой в день победы, которого он ожидал с полной уверенностью. Он либо обладал самым привередливым чувством собственничества, либо гордился накоплением вещей, которые, несомненно, были для него престижными символами высшей ценности (таких, как холодильник и конечно граммофон в его хранилище), но он постоянно требовал от нас предоставить ему техников, чтобы проверить и удостовериться, что вещи находятся в рабочем состоянии.


     Сам Дональдсон, поскольку воевал в составе подразделения связи Королевских ВВС, удостоился сомнительной чести быть его излюбленным выбором. Я уже говорил прежде, каким ценным для нас оказался дар Дональдсона легко ладить с представителями разных народов Юго-Восточной Азии, особенно с японцами. Теперь же этот его дар стал особенно незаменим. Во время разговора с ним я упомянул детали, необходимые для ремонта радио, и он тут же откликнулся:

     - Пустяковое дело, я вам добуду все нужное из радиолы командующего лагерем.


     Помню, что я возражал и говорил что-то о том, что если он извлечет из граммофона необходимые детали и при следующей проверке устройство не заработает, то японцы, хотя и совершенно невежественные в технике, которая любому западному школьнику знакома до тонкостей, разумеется, заметят отсутствие важных частей. Их подозрения, уже и без того возбужденные до уровня, какого мы никогда прежде не видели, приведут к тому, что весь лагерь подвергнется самым тщательным за всю нашу историю обыскам.


     Даже если они в ходе обысков не обнаружат исчезнувшие детали, более я страшился того, что еще они могут найти в лагере, совершенно независимо от секретного радио Макса аль Кадри и другого прибора, который, как я подозревал, изготовили недавно прибывшие заключенные. Я опасался, что такие обыски вполне могут привести к последствиям, гораздо более опасным для нас, чем отсутствие новостей о ходе войны.


     Я бы предпочел пойти к аль Кадри с просьбой об информации, в которой мы так нуждались, но Дональдсон ответил на мои сомнения в том духе, что он не такой дурак, чтобы вынуть из граммофона необходимые детали и не заменить их на наши неисправные. С усмешечкой, достойной школьного халигана, он поведал мне, что всего-навсего «совершит вторжение», как в британской полиции называют кражу, в кабинет командующего лагерем и потом, когда за ним пошлют, а пошлют непременно в один прекрасный день, он внимательно проверит граммофон и при необходимости убедит командующего в том, что некоторые части пришли в негодность и нуждаются в замене, и затем заставит его достать новые детали во внешнем мире.


     Эта мысль явно доставляла Дональдсону огромное удовольствие, потому что я помню его ухмылку мальчишки-сорванца, когда он говорил:
      - Так мы не только ублажим лейтенанта, но и добудем запасной комплект деталей на случай, если основной снова выйдет из строя.


      Итак, однажды ночью мы втроем – новозеландец, которого я упоминал, Дональдсон и я – выбрались из-под москитных сеток. Сетка Дональдсона была рядом с моей, новозеландца – в самом дальнем углу, ближе к воротам лагеря. Его задачей было сидеть у входа в казармы, опустив ноги в таз с водой, как будто он не мог больше терпеть боль от неврита, от которого многие из нас страдали из-за хронического недоедания.


     Такое следствие голода было известно в войсках как «горящие стопы». Оно было таким болезненным, что вы часто видели людей, всю ночь без сна сидящих с ногами в холодной воде в надежде хоть немного ослабить боль. Так что вид новозеландского офицера в такой позе не мог бы привлечь внимание проходящего мимо охранника. Его особое задание заключалось в том, чтобы в его позиции, ближайшей к воротам, вслушиваться в звуки на случай, если бы ночной патруль готовился войти в лагерь. Тогда он должен был встать и направиться к уборной, по дороге пройдя мимо меня и хлопнув меня по плечу, а потом продолжить путь, чтобы присоединиться к длинной веренице людей, что двадцать четыре часа терпеливо ждали своей очереди в дальнем конце лагеря.


     Я должен был стоять в тени под стеной той самой комнаты, где хранились сокровища начальника лагеря. Мы договорились, что в случае опасности я трижды стукну в оконное стекло, чтобы Дональдсон, прячущийся внутри, оставался в комнате до тех пор, пока я снова не стукну по стеклу три раза. Я же после первого сигнала тревоги должен был сделать то же, что австралийский офицер, и пристроиться в хвост очереди к уборным, пока опасность не минует. Если бы случился внезапный ночной обыск и всех заключенных выгнали из бараков наружу, я должен был привести всю группу офицеров из моей камеры, чтобы они столпились у злополучного окна и создали прикрытие для Дональдсона, помогая ему незамеченным выбраться и спрятаться среди них.


     Наш план зиял пробелами, но это был наш лучший план в тех обстоятельствах. К нашему с Дональдсоном изумлению, окно в комнате оказалось открытым. Дональдсон бесшумно поднял его, словно всю свою жизнь был профессиональным вором, пролез внутрь, так же бесшумно опустил и исчез из виду.

     Его не было почти полчаса, и поверьте, это были долгие полчаса! Поначалу в лагере было очень тихо, ни одного звука не доносилось оттуда, и только живой мир снаружи сообщал свои новости: квакали лягушки, но не на греческий манер, подобно роковому «брек-ке-кекс-кекс» Аристофана*, а на санскрите, изначальном языке мифов и легенд, которые и по сей день владеют воображением яванцев, языке, унаследованном островитянами тысячи лет назад от своих индийских завоевателей, основавших обширную, но давно исчезнувшую империю Моджопайт.


     Я видел, как надо рвом с водой возникали из тьмы и снова исчезали в ней светлячки, они словно звездочки сновали туда-сюда сквозь тонкую муслиновую ткань полуночной дымки. Падающая звезда вспыхнула надо мной, медленно и торжественно проплыла к востоку и канула, прочертив в небе невиданную по величине арку красного света, прежде чем тоже погаснуть. Снизу от долины время от времени доносились отчетливые удары: ночной сторож на окраине захудалой деревянно-соломенной деревушки выстукивал на специальных, больших и гулких бамбуковых гонгах послание: «Все спокойно!», и вода рисовых чеков с плещущими у его ног звездами в ней дрожала в такт.

 

 

 

_______________________________________________

* - В комедии Аристофана «Лягушки» (первая постановка – 405 г. до н.э.) Дионис пересекает озеро в лодке Харона, направляясь в Аид. В это время лягушки поют песню с рефреном «Брекекекекс, коакс, коакс».


URL записи